Оля Глазкова научилась читать

Мама тащила меня за руку и строгим голосом выговаривала.

-да, разве будет Оля с тобой танцевать? — мама поддергивала меня, так, как, от обиды, я с трудом переставлял ноги, — Оля-то, она вон какая! Красивая, стройная, всегда опрятная! А ты?!

Оля была дочерью друзей детства моих родителей. Тёти Нины и дяди Толи Глазковых. Дядя Толя работал каким-то начальником на фабрике. Он был одним из самых близких папкиных друзей, из их «Революционного союза молодёжи». Что-то доброе и хорошее связывало их с юности, что сохраняло их дружбу до моего детства. Оля была очень примерной. Т.е. мои родители постоянно ставили мне её в пример. «Оля научилась то» «Оля научилась другое» «Оля всегда чистенькая» » Оля не ноет на митинге, а стоит спокойно с родителями и ждёт, когда всё закончится» «Оля сама пришивает пуговицы к своему платью» » Оля, Оля, Оля, Оля…» По идее, я должен был её ненавидеть, потому, что она была такой, каким я никогда бы не стал, да и не хотел. А вот мои родители хотели. Хотели так же хвастаться моими успехами, как Олины родители хвастались её.

Но я её не ненавидел. Оля мне нравилась. Всегда спокойная, уравновешенная. Если играть с ней, то точно не вляпаешься ни в какой блудняк (нарушение). Она была статная, я бы сказал. Не смотря на то, что я был ниже, мне нравилось стоять с ней за руку на прогулке. Мне нравилось держать её ладошку в своей. Мне хотелось сидеть с ней за одним столом. Я бы, наверное, пошёл из садика её провожать до самой Прислонихи, но за ней приходила тётя Нина, а я шёл со своей мамой, к себе домой, по дороге думая о завтрашнем дне, когда снова её увижу.

По маминым рассказам был декабрь 69 года. Т.е. мне недавно исполнилось 4 года.

В тот день в садике распределяли роли на новогодний утренник. Одним из номеров, был какой-то парный танец. И меня поставили в пару с Олей. Я настолько перевозбудился от этой новости, что во время тихого часа… описался.

Не сказать что сильно. Но Фрида Геннадьевна после подъёма заметила, что трусишки у меня мокрые. Она не стала меня позорить перед группой, даже попыталась успокоить. Потрогав рукой простыню на кровати, сказала

-ничего страшного, Миш. Тем более что у тебя такое в первый раз. Заставила снять мокрые трусы и надеть шорты без трусов.

К вечеру я уж и забыл об этом курьёзе. Но, когда мама зашла за мной, Фрида передала ей завёрнутые в газету трусы. Как раз в тот момент, когда я, одевшись, сказал маме с гордостью

-мам, меня на утреннике поставили танцевать с Олей Глазковой.

-да, ну! — мама, казалось, искренне обрадовалась. Готова была похвалить меня, ещё и за то, что я самостоятельно натянул тёплые штаны, обул валенки и уже надевал пальто. Аккуратно, спокойно «как Оля». В этот момент как раз и подошла Фрида.

— Валь, — они с мамой были подругами, — тут сегодня небольшой курьёз случился, — и протянула маме свёрток, — сильно-то не ругай его, — Фрида Геннадьевна по-доброму улыбнулась, — ничего страшного. Приснилось, поди, чего-нибудь…

Мама как — то сразу поняла, что в свёртке и, не глядя на меня, попеняла Фриде

-четыре уж, Фрид, и четыре месяца… Может, настыл? — Мамка, вроде, даже, не рассердилась. Повернувшись ко мне, негромко сказала, — ведь большой уже…

Я опустил голову и надулся

-ну, одевайся, одевайся, — спокойным голосом сказала мама и встала разговаривать с Фридой.

Застегивая пальто, завязывая шапку, я искоса зорко следил за маминым лицом. Не слышал, о чем они говорили, но мама вроде улыбалась, кивала Фриде. Значит, особо не сердилась. А вот у меня, момент, когда тебя хвалят, украли.

И вот, когда вышли за детсадовскую калитку, мама, вдруг, наклонившись ко мне, спросила

-не стыдно? В кровать-то палузить? — голос мамы не был строгим, но я, на всякий случай, надул губы, — не маленький уже…

Я встал как вкопанный.

-что? – похоже, искренне не поняла мама. Она была вынуждена остановиться, так как держала меня за руку. Она наклонилась ко мне, — что, Миш?

В голосе не было ни одной строгой нотки, но я почему-то решил изобразить обиду. Мама пыталась заглянуть мне в лицо, но я, не вынимая своей ладошки из её руки, медленно развернул одну ногу и следом отвернулся весь на 90 градусов.

До мамы дошло, что я изображаю обиду, и она сорвалась

-что?! — мама рывком развернула меня к себе — вы посмотрите! — Призвала она воображаемых зрителей, — он ещё и брылы надул! — мама подняла за подбородок мою голову и спросила меня в лицо, — это я что ли в кровать напалузила? А?! Отвечай!

Я молча отвернул голову. Вот тогда она встала и потащила меня за руку к дому.

После привычного перечисления Олиных достоинств, мама вдруг выдала

-Оля-то, вон, читать уже научилась!

Голос мамы не был злым. Взволнованным, но не злым. Значит это «на самом деле», не просто, чтоб меня посильнее задеть. Но, я не понял. Я просто не понимал, как человек может научиться читать, если он не ходит в школу. «Ведь, читать учат в школе! Что значит «научилась читать»?» Может, в школу ходила за чем-нибудь и научилась? Но, в школу-то, наверное, просто так не пустят? А, то, так любой начнёт в школу ходить. «Точно! — меня, вдруг, осенило, — её дядя Толя в школу водил! Он, теперь, начальник какой-то, — недавно слышал, как мама говорила отцу: «Учись, Вен, старайся! смотри, Толик-то Глазков выучился! Начальник теперь». Папка хмурился. Он на тот момент учился заочно в Ивановском университете. (Педагогическое ПТУ, как его называли в народе, в наши годы) Похоже, ему не сильно нравилось учиться. Я, вообще, не очень понимал, зачем он учится, если он сам учитель в школе. Но, у взрослых, свои игры. Когда я спрашивал у мамы: «Куда папа поехал?» Она как-то по злому отвечала: «Маму тебе новую искать поехал!» я расстраивался, а мама добавляла «Но, без образования нынче, никуда». Вот, папка и ездил учиться в Иваново. Не часто. Серёга-то, вон, в школу, каждый день ходил, как я в садик. А папка нет. Раз весной, да раз осенью. Недавно, вот приехал. Привёз мне классную игрушку. Автомат, прямо как заправдошный. Когда на курок нажимаешь, стрекочет, громко, прямо, как взаправду стреляет, а на кончике дула лампочка мигает, как настоящий огонёк. Правда, стреляет, только, пока нажимаешь и отпускаешь. Нажал, надо отпускать и снова нажимать. Серёга говорил, что видел такой автомат, у которого, как нажмёшь на курок, он так и будет стрелять, пока не отпустишь. Типа, «на батарейках». Классно, конечно. Но, я, чего-то, не особо верил. Хотя, Серёга говорил, что сам видел, — Фиг знает. Может и правда? Серёга мне никогда не врёт. Но, как можно научиться читать, если ты не ходишь в школу? Серёга, вон, год назад научился. В Школе! Мама хвалила его. Он даже мне иногда читал перед сном. Ну, так он уже во второй класс нынче пошёл, вот и научился. А, Оля? Как она попала в школу? Только, если дядя Толя…» Я перестал плестись, чтобы не злить маму и стал думать, как бы это выспросить у неё, что это за действо такое «научилась читать».

«Я вот, этой осенью научился ботинки завязывать бантиком, — Это меня мама научила, причём, не складывая, сначала, из обоих шнурков, сразу две петельки, а из одного шнурка, одну, а вторым… Ну, да дело не в этом, Папка научил гвозди заколачивать. Палец, вон, до сих пор синий. «Оля научилась пуговицы пришивать». Это всё понятно. Каждый в садике и дома чему-то учится. А, читать? Для этого надо же в школу! Это же «в школе» учатся. Обязательно надо выяснить сегодня».

Так дошли до дома.

Папа спросил, как пришли: «Привет! Как дела?», я покосился на маму, но она ничего не сказав, раздевшись, унесла газетный свёрток в туалет, где стояла корзина с грязным бельём. Я понял, что она не будет рассказывать о моём конфузе ни папке, ни Серёге. Поэтому папке гордо ответил: «А меня на утренник поставили танцевать с Олей Глазковой!» Папка на мгновение задумался, возможно, не поняв моего восторга, но сразу же нашёлся: «Ну, раз, поставили, значит заслужил!» Я засветился от радости.

Когда разделся, рядом со мной присела на корточки Наташа Терентьева. Наша соседка. Мы тогда ещё жили с соседями. Тогда нашими соседями были Терентьевы. Дядя Лёня, тётя Паня и две их дочери Галя и Наташа. Галя была не много постарше Серёги, года на два, а Наташа совсем взрослая, классе в восьмом, уже. Но, именно, Наташа всегда очень по-доброму относилась ко мне. То яблоко в руки сунет, а то и конфету. Всегда спросит: «как дела?». Причём не на ходу, как другие. А, остановится, всё подробно расспросит, похвалит за что-нибудь. А, если мама накажет за что-нибудь, пожалеет. Скажет: » Не расстраивайся, Михрют, — так меня бабушка Нюра прозвала, — если сегодня пасмурно, значит, завтра будет солнышко. Так всегда в жизни» Я не очень понимал, смотрел за окно, там ярко светило солнце, и это ни как не сказывалось на впечатлениях от общения попы с ремнём. Но, всё равно, было приятно. Наташу я очень любил. Правда, как взрослую. С приличествующим уважением.

Вот и сейчас, присела рядом со мной на корточки и, как бы продолжая наш с папкой диалог, ласково спросила меня:

-А Оля, это твоя девочка?- она так хорошо улыбалась, что очень хотелось ответить ей: «Да!» Но это была какая-то глупость

-нет… — промямлил я, опустив глаза, — какая же «моя»? Она мамина с папой, — мне показалось, что я разочаровал Наташу, но, заглянув ей в глаза, не заметил ни капли разочарования, — но, она такая, Наташ! Такая!

Я замялся, подбирая определение

-красивая? — подсказала Наташа

-Да, причём тут, — я смутился, «что я и-за девчоночной красоты, что ли?», Хотя тут же подумал: «Красивая…» и опустил глаза

-это же прекрасно, — не заметила Наташа моего смущения, — я тебя поздравляю! — и погладила меня по голове…

Пока поужинали, то сё. Мысль про то, как же так можно научиться читать, не давала мне покоя.

Папка сидел на диване, мама села за стол писать планы, мы с Серёгой во что — то играли на полу. Я поглядывал на мамину спину. Думал, как подойти и спросить. Ещё так, что бы перед Серёгой и папкой не опозориться. Мама вполне могла сказать, что-нибудь, типа: «Тебе-то, какой читать, в трусы до сих пор ссышься», это будет очень обидно. Потом ещё долго будут подкалывать. Но, тут, папка сложил газету, встал с дивана

-Серёг, пойдём, поможешь мне ящик охотничий с полатей достать, — папкин деревянный ящик из-под посылки, заполненный всякими охотничьими принадлежностями, стоял на полатях, в прихожей, — Колька Ершов зовёт на охоту прогуляться с его собакой, — объяснил он, скорее для мамы, — говорят у Ивашева зайцев, тьма… — и пошёл в прихожую. Серёга с готовностью поднялся за ним. В другой раз, я бы присоединился, не задумываясь, не стал бы изображать обиду, что меня не позвали. Патроны, всякие там капсюли, порох были куда интересней всяких обид. Но сегодня мне не давал покоя другой вопрос. Оля. Читать.

Знакомство с букварём

Я дождался, пока отец с братом выйдут в прихожую и закроют за собой дверь. Встал, подошёл к раскладному полированному столу. Стол мне казался очень красивым. Его раскладывали на праздники, и за ним умещалось огромное количество народа. В обычные дни он стоял перед окном в большой комнате и мама по вечерам писала на нём рабочие планы на завтрашний день в детском саду. Вот и сейчас она склонилась над чьей-то тетрадью. Я подошёл к столу сбоку. Край стола был мне как раз по переносицу

-мам, а мам… — не знал я как начать

-ну? Чего блямкаешь? — по-доброму спросила мама, не отрывая глаз от тетради

-мам, а как это? — я засопел думая как половчее сформулировать вопрос, что бы сразу и спросить и высказать всё свои сомнения про школу, например.

-что? — мама подняла на меня глаза. Они не были ни строгими, ни раздражёнными, — ну? Не мямли.

Я прижался переносицей к краю столешницы и упёрся взглядом в полированную поверхность. Увидел отражение своих зрачков в коричневом зеркале. Словно выдохнул, куда-то под стол

-как это… научиться читать? — и зажмурился. Меня напугали мои же глаза, сверкнувшие на меня из отражения в столе.

-ну? Чего жмуришься-то? — мама положила руку мне на голову. Рука была тёплой и приятной, — иди сюда, — мама осторожно потянула меня за голову вдоль края стола и привлекла к себе, — сейчас покажу.

» Покажу» я, конечно, напугался.

Когда я мелким шажками, влекомый маминой рукой, подошёл к ней вплотную, мама, повернувшись, нагнулась и достала из своего портфеля какую-то книжку. Синяя обложка. На передней стороне нарисованы какие-то огромные буквы.

-смотри! вот это — букварь, — мама положила книжку на стол, перед моими глазами.

Я сделал резкий шаг назад

-ты, чего? — в мамином голосе не было ни капли строгости, — посмотри…

-я… не умею, — на глаза наворачивались слёзы

-так, никто не умеет сначала, — мама левой рукой достала меня, приобняла за плечи и мягко привлекла опять к столу, — ты просто смотри и слушай меня.

Другой рукой мама достала со стола книгу и положила себе на колени. Открыла на первой странице, полистала.

-вот, смотри, — остановившись на какой-то странице, она показала пальцем на картинку, — что это?

Страх сковал меня. «Что происходит. Это что? Уже читать? Мы же не в школе! Что отвечать? Может лучше заплакать?»

-ну? — голос мамы был удивительно тёплым и ласковым, — что здесь нарисовано?

«А! — облегчённо мелькнуло в сознании, — «что нарисовано?» Надо сказать, что нарисовано. Так. Так, это я знаю. Это…».

-что это? — ласково, без нажима, продолжала мама.

Спустя годы, отсюда, с высоты своего сегодняшнего жизненного опыта, я понимаю, за что её всегда любили ученики. Не смотря на то, что дома, с нами, со своими детьми она была довольно строга. Часто ругала нас за любые не сделанные или плохо, по её мнению, сделанные вещи. Никогда не гнушавшаяся ремнём в воспитательных целях, она была прекрасным педагогом. Она прекрасно умела учить тому, чему учат в школе. Я до сих пор помню тот страх, который я почему-то испытал тогда, когда первый раз увидел букварь и её мягкий, практически гипнотизирующий меня голос, совершенно нивелирующий тот страх.

-арбуз! — выпалил я и зажмурился, ожидая чего-нибудь, типа: «слепой что ли?!», «я что тебя про арбуз спрашиваю?!» Или чего-нибудь подобного. Но услышал, мягкий обволакивающий мамин голос:

-конечно арбуз, вон как хорошо нарисован, даже кусочек, как будто вырезан, что бы сразу понятно было, какой он спелый и сладкий…

У меня рот наполнился слюной

-арбуз, — ласково говорила мама, — а, вот слово арбуз, начинается на какую букву?

Мне опять стало страшно. Опять липкий холодный страх заполнял мою голову. Я не понимал, что она спрашивает. И, как в омут головой, выпалил

-А!

-конечно, «А», — мама одной рукой погладила меня по голове.

Я выдохнул. Мамин голос как будто прогонял страх.

Палец ее второй руки, скользнул к какому-то знаку на странице, похожему на крышу домика.

-ты, молодец. Конечно, в слове «арбуз», первая буква — «А», — мама приобняла меня за плечи, — а вот так, — она похлопал пальцем по значку на странице, — вот так, эта буква выглядит.

Мама посмотрела мне в глаза. Я очень хотел чем-то порадовать её, но пока сам не понимал своих чувств. Поэтому, смотрел, на всякий случай с некоторым недоверием.

-ну? Понял? — голос мамы был по-прежнему мягким, но уже слегка требовательным, — это буква «А». «Арбуз» — мама передвинула палец на картинку, — буква «А», — палец скользнул к букве, — понимаешь?

Я, если честно, не очень понимал, что я должен понять. Но, на всякий случай, кивнул утвердительно.

-вот видишь, — мама повернула голову к книге, — всё не так и сложно, — она поставила палец на следующую картинку, — это…

-улитка! — неожиданно для себя перебил я маму, — «У»! — ткнул я пальцем в значок рядом с рисунком, — ну, «улитка» я показал пальцем на рисунок, — «У», — передвинул палец на букву. Я ещё сам не понимал, чего я понял, но мне ужасно захотелось объяснить это маме. Пока я соображал, что же я хочу объяснить маме, я тыкал в картинки и написанные рядом буквы пальцем по очереди и как заводной повторял

-арбуз, — пальцем в арбуз, — «А», — пальцем в букву «А». И аналогично — улитка, «У», — Я боялся, замолчать, потому что понимал, что что-то надо сказать, а я, пока, не понимал, что и повторял и повторял, как заводной, — арбуз, а, улитка, у. Арбуз, а, улитка, у. Арбуз, а, Улитка, у…

-Хорошо, хорошо, — остановила меня мама, — а, вот смотри, если написать их вместе, — мама опустила палец, чуть ниже, — получится…

-ау, — я сам услышал то, что произнёс мой рот, как будто со стороны. Я не знаю, откуда мои губы взяли этот звук. Тем более что только, несколько погодя, догадался, что маленькая закорючка это тоже буква «А». Хотя бы потому, что выше она нарисована рядом с большой настоящей «А», которая, потому что «арбуз».

Я так разволновался от того что происходит, что готов был заплакать, то ли от радости, то ли просто от переполнявших меня чувств

-что с тобой? — мама обратила внимание на мои заблестевшие глаза.

На этой фразе в комнату вошли отец с Серёгой.

-что тут у вас? — как всегда нарочито весело спросил папа и, то же, сразу обратил внимание на мои, полные слёз глаза. У него в руках был патронташ и коробка с патронами. Я вдруг вспомнил, зачем они с Серёгой выходили в коридор. Осознал, чего я пропустил. И как-то неожиданно для себя всхлипнул.

-ты чего? — одновременно всполошились мама с папой. Папа сделал пару быстрых шагов ко мне. Мама положила руки мне на плечи. Я как-то не ожидал такого к себе внимания. Буквы, патроны, арбузы с улитками, мама, Серёга с охотой… Я разревелся!

-да, что с тобой? — совсем растерялась мамы

-чего с ним? — папка опустился около меня на корточки

-ты чего, Мих? — к нам присоединился Серёга.

Вся семья стояла вокруг меня, никто не ругал, все были озабочены тем, что со мной происходит. А во мне, в моей душе кипел сумасшедший винегрет.

«Танцую с Олей! Улитка на арбузе! Музгар дяди Коли Ершова! Читать, это просто выучить буквы! Папа возьмёт и меня на охоту! Папка даст мне подержать ружьё! Я теперь сам прочитаю все книжки!» Папа обнимал меня за плечи, мама гладила по голове, Серёга держал двумя руками за руку, а я рыдал навзрыд и счастливо улыбался.

Механический календарь

Мама рассказывала, что, после того раза когда она показала мне первый раз буквы, они с отцом решили, что пока ещё рано, что всему своё время, что не надо «гнать лошадей».

«Я больше не задумывалась даже, ни о букваре, ни о том, что кто-то там уже научился читать. Однако, наверное, через неделю после первого случая…»

Меня потеряли. Первой хвалилась мама, потом отец и даже Серёга забеспокоился. «А Мишка-то где?». После непродолжительных поисков, меня обнаружили в дальней комнате, в спальне родителей, в небольшом пространстве между большим трёхстворчатым шифоньером и печкой.

Тогда квартира наша обогревались ещё печами. Одна печь была в кухне, одна в комнате соседей и одна на наши две комнаты. Около той части печи, которая находилась в большой комнате, сразу за входной дверью, справа, было «козырное» место, у которого, мы с Серёгой зимними вечерами, по очереди грели спину. Не сказать, что в натопленной комнате было холодно, но, стоять, прижавшись спиной к горячей побеленной поверхности печи было большим удовольствием. Другой угол этой же печки находился во второй нашей комнате, которая была родительской спальней и папкиным рабочим кабинетом.

Там стоял его письменный стол с тумбой, с тремя выдвижными ящиками за дверкой. Дверка запиралась ключиком. Ключик лежал тут же на столе в карандашнице. Рядом с карандашницей стоял механический вечный календарь с маленькой копией памятника Чернышевскому. Календарь был вечным, потому что никогда не устаревал. Это был такой небольшой, со спичечный коробок черный пластмассовый кирпичик в нижней части которого, было окошечко, в котором на белом фоне была чёрная цифра, обозначающая сегодняшнее число. Этот чёрный пластмассовый кирпичик поворачивался вокруг оси проходившей через его середину, вставленную в две металлические опоры по бокам. Стоило кирпичик повернуть на сто восемьдесят градусов, в окошечке появлялось следующее число. И так до 31. Если в месяце было 30 или как в феврале 28 или 29 дней, надо было повернуть кирпичик в конце 28, 29-го или тридцатого числа не один, а два, три или четыре раза. В моём детстве, это было первое чудо, которое прямо, поразило меня своим свойством менять числа в окошечке. Когда мне папка первый раз продемонстрировал работу этого календаря, я растерялся. Причём это выглядело примерно так

-Миш, иди, чего покажу! — папка поднял меня подмышки и посадил себе на левую руку, — помнишь, тебе мама вчера числа на календаре объясняла?

-ну… — я любил показывать, что я что-то усвоил и не понимал, почему папа спросил меня об этом здесь. Отрывной календарь висел в общей комнате, справа от входной двери.

-а, вот, смотри, — папка показал пальцем, на красивую игрушку, стоявшую на его столе. Маленький игрушечный дядька стоял на чёрном пластмассовом постаменте, сложив на груди руки, прямо глядя вперёд. Около пластмассового постамента, стоял на двух стоечках чёрный пластмассовый кирпичик с белым квадратиком, внизу на котором была написана цифра.

-пятнадцать! — обрадовано угадал я цифру, рассчитывая на похвалу.

-правильно! А, число сегодня какое? — я задумался. Папка понёс меня в другую комнату, к отрывному календарю, — смотри!

-пятнадцатое, — узнал я цифру на календаре

-ну? — папка весело смотрел на меня

-чего ну-то? — не понимал я его радости.

-там на столе, — папка опять понёс меня к своему столу, — то же, календарь

Я, на всякий случай, улыбнулся, чтобы порадовать папку, но потом всё-таки спросил

-какой же это календарь? — я потянулся к пластмассовому кирпичику. Папка осторожно поставил меня коленями на стул около стола. Я осторожно погладил чёрную пластмассу, — чего тут отрывать-то? — я поднял на папку искренне удивлённый, вопросительный взгляд. Я понимал, что какой-то подвох, во всём этом есть. Но, на первый взгляд, оторвать белую табличку с числом, реально было нельзя, не изломав всю конструкцию.

-Воооот! — многозначительно протянул папка, — завтра утром пойдём на календаре отрывать листок, а потом, я покажу тебе, как здесь число меняется. Я тогда всю ночь думал, что: «у папки, наверное, есть такая маленькая коробочка с белыми пластмассовыми табличками, и он каждый день одну отковыривает, а другую со следующим числом как-то пришпандоривает на то же самое место. Выглядит, конечно, ничего, — рассуждал я, засыпая, — только сильно муторно. Листочки-то отрывать, кто-то посноровистей придумал». Мне очень понравилась эта мысль, и я решил, что завтра обязательно скажу её папке. «Прямо вот с этим словечком «посноровистей»» я это слово от коки Вади услышал как-то раз. Хоть и прозвучало оно для меня обидным тогда. Мы с папкой, Серёгой и кокой Вадей ходили как-то по осени, сети ставить на нашу речку. Мы с папкой и с Серёгой шли по тому берегу, а Кока Вадя по этому. У него был мешок с сетями, а у папки длинная тесьма. Тесьма была намотана на такую специальную деревянную лопаточку хитрым образом. Так что, если, эту лопаточку держать по направлению к другому берегу, а свободный конец тесьмы с привязанным к нему свинцовым грузилом, раскачать и вовремя отпустить, грузило летело на другой берег, увлекая за собой легко разматывающуюся с лопатки тесьму. Таким образом, один конец тесьмы был на одном берегу у папки на лопаточке, а второй у коки Вади на другом берегу. Кока Вадя привязывал к «своему» концу тесьмы конец сети и, опустив в воду низ сети с грузами, потихоньку расправлял сеть вслед за тесьмой, которую тянул на другой берег папка. Так ставили сети на нашей речке. Иногда с шестом, но это другая техника.

Так вот шли мы по разным берегам против течения, от наших мостков к Спору. Папа с кокой Вадей выбирали место. Папка перекидывал тесьму и…

В какой-то раз Серёга говорит папке

-дай я попробую… ну, груз с тесьмой перекинуть

-на, — радостно отреагировал папка. И дав Серёге в руки лопаточку с намотанной тесьмой, стал объяснять

-лопатку крепко держи, вот, за ручку — он обжал Серегину ладошку вокруг ручки лопаточки, — направляй туда, куда тесьма будет сматываться, — он направил лопаточку в Серёгиной руке в сторону коки Вади, на тот берег, — теперь смотри, вот столько, примерно, сматываешь, — папка смотал с полметра тесьмы с привязанным к концу грузом и дал тесьму Серёге в правую руку, так, что конец с грузом длиной с руку от локтя до кисти, свободно висел вниз, — вот теперь, не сильно раскачиваешь, — папка повёл Серёгиной кистью, державшей тесьму, вперёд- назад. Груз начал раскачиваться, — туда, сюда, туда, сюда, туда и отпускаешь, — груз, стартанув немного вверх, со свистом, по дуге перелетел на ту сторону и упал прямо к коки Вадиным ногам. Сеть за тесьму перетягивал то же Серёга. Папка только нагнулся отвязать тесьму с грузом от сети и закрепить конец сети за прибрежную осоку.

-нормально! — крикнул с того берега кока Вадя, — хорош помощник-то растёт! А, Вен?

Мне стало завидно. Конечно тому, что кока Вадя похвалил Серёгу, я тоже радовался. Но, то — Серёгу…

Серёга аккуратно смотал тесьму на лопаточку и до следующего места лопатку с тесьмой нёс сам.

Когда дошли до следующего места, и опять нужно было перебрасывать тесьму, я придвинулся к Серёге, который уже собрался перекидывать груз.

-а, мне, дашь попробовать? — просительно заглянул я брату в глаза

-ну… — Серёга поднял глаза на папку

-ну, дай, дай, брату-то, — ответил папка на его взгляд, — помоги, как я тебе объяснял…

Серёга неохотно протянул мне лопаточку. Я встал на край берега.

-Секи, — Серёга обхватил мою руку, держащую лопаточку, — на тот берег направляй, концом-то, — ему, похоже, начинало нравиться быть учителем. Я разволновался, — вот, — брат поворачивал меня, мою руку, лопаточку в моей руке. Отмотал немного конец с грузом, вложил в мою вторую руку. И сделал шаг в сторону, — теперь раскачай и бросай!

Я качнул пару раз, отпустил тесьму и… Лопаточка в руке дёрнулась, я инстинктивно дёрнул её к себе, груз пролетел с метр и плюхнулся в воду. Я чуть не заплакал. Папка подошёл, взял у меня из рук лопаточку начал сматывать тесьму

-ничего, ничего, — успокаивал он меня, — ты лопатку-то в направлении того берега держи, а ты её поперёк поставил

Я хотел было объяснить, что я ненарочно. Это, чтоб она из руки не вырвалась. Но выглядело так, как будто я не понимал, как надо держать, а папка продолжал

-если ты будешь так держать, в том направлении, тесьма-то легко будет сходить

Он разговаривал со мной как с тупым

-да, понял я, — я дёрнулся всем телом, показывая, что не нуждаюсь в пояснениях

Я направил лопаточку в сторону другого берега, раскачал груз посильнее и, запустил в полёт. В какой-то момент мне показалось что он опять не долетит до того берега, я попытался мысленно подтолкнуть его. А, на самом деле, двинул вперёд левой рукой и… выпустил лопатку. Груз-то перелетел, а лопаточка шлёпнулась в воду. Хорошо у самого берега и я хотел было нагнуться, чтобы достать её. Серёга схватил меня за шиворот и с силой отдёрнул назад

-куда!

Я упал назад на попу, а брат, подняв с земли срубленный кем-то ольховый сук, зацепил им плавающую у берега лопаточку и вытащил на берег.

-брат-то, пока, посноровистей тебя будет, — раздалось с того берега. Но в кокиВадином голосе не было насмешки, — ты, не расстраивайся, Миш. У тебя ещё всё впереди. Когда такой брат есть, это ж хорошо! — продолжал кока Вадя, — есть, кому научить…

Каким-то нормальным, не покровительственным был его тон. Я даже ни на кого не обиделся в тот раз. А вот слово «посноровистей» мне очень понравилось. Какое-то оно было, прямо взрослое, что ли…

Ни как не случался подходящий момент, что бы вставить это словцо, вот я и решил папке завтра сказать, когда про календарики.

Мне приснилась, как я отковырнул от папкиного календаря белую табличку с числом месяца, а потом понял, что только середина дня и надо бы оставить её до завтра. Решил приклеить назад. Помуслякал как почтовую марку, но она не приклеивалась. Пока я пытался, зашёл папка и говорит: «Ты, Серёгу позови. Он посноровистей будет». Я проснулся, в комнате ещё было сумеречно. Слез с дивана и пошлёпал босыми ногами к родительской спальне. Тихонько приоткрыл дверь, заглянул внутрь. Мама ещё спала, а папа делал зарядку потихоньку.

-ты чего? — шёпотом спросил папка,- вскочил ни свет — ни заря? — он присел около меня, взял за плечи, — болит чего?

-нет, — я тёр кулаками глаза, — давай числа менять…

-ха, — негромко хохотнул папка, — это ты ради этого вскочил так рано?

Я закивал головой

-давай, пойдём сейчас сходим в туалет, умоемся, позавтракаем, — он, развернув меня, подталкивал к выходу из комнаты, — вот тогда уж, новый-то день начнётся по настоящему, — папка развернул меня к себе. Мы уже стояли в большой комнате, — согласен?

Я кивнул. Быстро пописал. Быстро промокнул глаза. Уселся за наш стол на кухне.

-не терпится? — вышел на кухню папка, — ладно, пойдём

Он поднял и посадил меня себе на левую руку. Мы подошли к перекидному календарю в большой комнате. Папка разрешил

-ну! отрывай!

Я аккуратно, под корень оторвал лист календаря, получилось довольно ровно, и приколол его на гвоздь с откусанной шляпкой специально для этого вбитый в стену.

Папка пронёс меня в их спальню. Мама уже встала, застилала кровать.

-Вот смотри, — папка опять поставил меня коленями на свой стул, — здесь просто переворачиваем вот эту штучку, — он повернул кирпичик, висевший на стоечках. С той стороны внизу тоже было окошечко. Такая же белая цифра, но на ней было написано 16! Сказать, что я удивился — не сказать ничего. Я обомлел. «Как так? Папка вчера! Без меня! Приделал с той стороны табличку со следующим числом? Но это не честно! Хотели же вместе?» Я посмотрел на него глазами полными слёз. Папка, похоже, не понял моей обиды

-Ты, чего, Миш?- он искренне недоумевал, — не нравится?

-а как они? — я повернулся к этому календарю, протянул руку и, решив вернуть всё в исходное, повернул календарь в другую сторону. «17»!!! Я чуть не спрыгнул со стула. «С той стороны было написано 15! Я сам это только что видел!» я повернул прямоугольник ещё раз. «Там-то точно 17?» «Нет! 18!»

Я почувствовал, что сейчас потекут слёзы. Того, что я видел своими глазами, просто не могло быть!

-Пап?! — я всхлипнул

-Что? — папка, похоже, вообще не удивлялся

-А… — я не мог сформулировать вопроса, — как они? — поднял я на папку глаза, полные искреннего удивления, смешанного с восхищением, наверное.

-воооот! — наставительно произнёс папка, — называется «автоматический»

-в смысле?

-ну, в том смысле, что числа на нём меняются, «автоматически», когда переворачивает календарь

-а, как? — не удовлетворился я папкиным объяснением

-а, «как», ты разберёшься, когда станешь постарше, научишься читать, писать, начнёшь изучать математику, потом механику… — папке, похоже, самому сильно нравилось, то, что он говорил. А я почему-то не спешил погрузиться в мечты о том, сколько мне всего предстоит узнать.

-поломатый теперь? — скорей констатировал, чем спросил я, указывая подбородком на календарь

-почему? — папка искренне удивился

-а! — догадался я, — переждём пока, Да?

-чего переждём? — не понимал меня папка

-ну, число-то, вон, накрутили восемнадцатое! — чуть не кричал я, — а сегодня? Теперь, до восемнадцатого, не то будет показывать…

-Ничего, — улыбнулся папка, — поправим, — снял меня со стула и направил в сторону кухни. Завтракать.

---

Пройдет лет десять. Этот стол уже будет нашим с Серёгой, будет стоять в ставшей нашей, после того, как съехали соседи, комнате. В какой-то из дней, я, всё-таки, осторожно разберу, так поразившее меня в детстве устройство. Этому будет предшествовать то, что однажды, привычным жестом перевернув календарь, я увижу как пластмассовая белая табличка с написанной на ней цифрой следующего числа, скользя, падает на уже стоящую сверху из закрытой пластмассовым корпусом части календаря. Я переверну ещё раз, заранее поставив на заднее окошечко палец и поняв, как «в принципе» устроено то, что я с детства «по умолчанию» считал чудом. К пониманию которого рассчитывал прийти через трудные долгие годы изучения точных наук. Я тут же выну этот пластмассовый кирпичик из стоек, разберу его на две части и увижу насколько… несложно, устроен этот календарь. Это будет развенчанием одной из многочисленных тайн, которые казались мне в детстве чудесными.

Как я буквы читал

Возвратимся к истории про обучение чтению.

Мама рассказывала, что в тот день, когда меня все потеряли, она нашла меня в родительской спальне в пространстве между печкой и большим шифоньером. Я, по её словам, сидел на полу и… читал букварь вслух. Негромко практически по одной букве не делая пауз между словами и предложениями. Букварь был раскрыт на 51 странице. Я держал его вверх ногами, но читал правильно, то есть снизу вверх и справа налево.

-дэ о сэ тэ а нэ у кэ у вэ шэ и нэ кэ у сэ а мэ а дэ о сэ тэ а нэ у, — Я водил пальцем справа на лево снизу вверх, -сэ и дэ и сэ мэ и рэ нэ о дэ а шэ а тэ у тэ о пэ а сэ нэ о

-как же ты так? — растерянно спросила мама

-ну, как ты показала, — я напугался, что что-то делаю не так, — помнишь? Арбуз, улитка…

-Вен! — мамка взяла у меня из рук букварь, — я нашла его! Он… читает…

Мама потянула меня под мышки, по прежнему держа в одной руке букварь, подняла, посадила себе на руку и понесла в общую комнату. Навстречу шли папка с Серёгой

-что случилось? — голос папки был сильно взволнованным, — я не понял…

Я прижался сильнее к маме

-он там за шкафом сидит, и … читает, представляешь?

-в смысле, «читает»? — папка развернул меня к себе, приглашая к себе на руки. Я сомневался. Я не понимал, меня сейчас ругают или что? «Мама-то хотя бы, понятно уже, что не ругалась. А папка с Серёгой? Искали, видно. А я чего? Я же не прятался нарочно. Просто, «чтоб не мешали»

-ну, в каком «смысле», можно читать, — ответила мама на папкин вопрос, — сидит и букварь читает… — она подвытянула к папке руку с букварём, как раз ту, на которой я сидел, — вот…

Папка перестал разглядывать и отпустил меня, взял в руки букварь, посмотрел на открытую страницу

-прямо, текст уже? — посмотрел мне в лицо, — и, прямо, понимаешь?

Я не очень понял вопроса. «Чего понимать-то?» Мне казалось, что надо буквы правильно называть.

-чего понимать-то?

-чего читаешь… — растерялся папка

-так, буквы, пап! — я рассмеялся, — ты чего?

-а, чего они обозначают, эти буквы, понимаешь? — голос папки не был строгим, но таил в себе какой-то подвох.

Я задумался и попытался угадать

-ну, «А» — арбуз, «У» — улитка, «М» — магазин… — я смотрел на папку, переводил взгляд на маму, ища поддержки.

Папка принял меня из маминых рук и посадил коленями на стул:

-ну-ко, где ты читал? — он протянул мне раскрытый букварь.

Я перевернул букварь вверх ногами и начал водить пальцем по буквам

-нэ а кэ лэ о нэ и лэ а лэ о дэ кэ у и у пэ а лэ а вэ вэ о дэ у, — я поднял на папку вопросительный взгляд

-а, чего «вверх ногами»- то? — спросил папка и перевёл взгляд на маму

-так, — поспешил я оправдаться, пока ещё в чём-нибудь не обвинили, — мама так показывала…

Папка выразительно посмотрел на маму и вернулся к диалогу со мной

-ну? — спросил папка, — что тут?

-буквы… — у меня, от непонимания, чего мне предъявляют, на глаза навернулись слёзы

Серёга ехидно улыбался. Я понимал, что что-то не то.

-понятно, что буквы, — спокойно продолжал папка, — а… про что они?

Я быстро переводил взгляд со страницы букваря на маму и обратно, надеясь, хоть на какую-нибудь подсказку. И вдруг, меня осенило: «Картинка!»

-ну, они… на лодке…

-кто они? — мама начала подыгрывать папке

-ну, мальчик… и девочка, — судя по маминому тону, я двигался в правильном направлении

-правильно, — подбодрила меня мама, — а как их зовут?

-кого? — я почувствовал и с маминой стороны какой-то предательский подвох. Она мне точно не говорила, как их зовут

-мальчика, девочку — спокойным тоном мама показывала, что ответ где-то рядом, но я вскинулся

-я-то откуда…- осёкся, понимая, что что-то не так

-ты же, только что прочитал, — ласково сказала мама, как бы подталкивая меня к отгадке этой придуманной папкой загадки

«При чем тут? — вспыхнул протест в голове, — ну, читал! Ну и что? Чего теперь?» И, вдруг глаза сами вернулись к буквам

-тэ а мэ дэ и мэ а и дэ а шэ а, — я поднял глаза на маму, — дэ и мэ а… дима? — Мама одобрительно кивнула, — дэ а шэ а, — я задумался, — Даша?!

-ну, конечно? — мамины глаза заискрились радостью, — правильно! Дима и Даша!

«Так, вот что значит читать! — у меня в голове словно хлопушки взрывались, — я то думал, просто буквы надо угадывать… А это… Там… Значит и другие буквы про что-то» — я широко улыбался.

Мама тоже улыбалась. И папка улыбался. Серёга искренне хохотал, одной рукой держась живот, второй тыкал в меня пальцем и, хохоча, повторял: «буквы! ха-ха-ха! Что ты читаешь? Ха! Буквы! ха-ха-ха»

Мне почему-то было совсем не обидно. Я то же начал смеяться и папа засмеялся и мама. Все хохотали, произнося периодически сквозь смех: «буквы», «буквы», «буквы» …

Чего, чай смеялись? Конечно — буквы!

«Я танцую с Олей Глазковой»

Прошла, быть может, ещё неделя. Может три дня, может десять, только дело подходило к Новому Году. К тому самому заветному утреннику, на котором, я должен был танцевать с Олей. Репетиции утренника шли своим ходом, сам факт нашего парного выступления уже ни у кого не вызывал сомнения. Меня же терзал сомнениями главный аргумент в пользу этого, важнейшего для меня, на тот момент, события. Я ещё ни разу не слышал, что бы мама кому-нибудь похвастались: «А, Мишка-то мой, читать научился… Да! Уже, даже газеты сам читает. Не знаю, зачем. Вряд ли что понимает, но берёт после отца и вслух всю прочитывает от начала до конца». Я, где-то так, представлял себе эту похвальбу. Пусть бы и по другому, не важно. Но, для мамки, почему-то, это событие не становилось в ряд того, о чём «не стыдно» рассказать знакомым. И Фрида Геннадьевна, скорее всего, ещё была не в курсе. Потому что не было такого, что, например, во время завтрака, она бы сказала: «а, Миша Папулин, ребята, теперь умеет читать. Да! Сам. Сам себе книжки на ночь читает…» Ну, или что-нибудь подобное. А Оля бы подумала: «Как я…» И так мне становилось тепло и, как-то волнительно от таких мыслей, что я начал придумывать, как бы спровоцировать, срежиссировать такое событие. И случай не заставил себя ждать.

Перед самым утренником, за день, может за два, после репетиции, Фрида раздала всем, кто участвовал в танцах, вырезанные из бумаги кружочки. На кружочках были нарисованы, как мультяшные, разные зверушки. Мишки, зайчики, мышата… Не трудно догадаться, что у тех, кто танцевал в паре, рисунки были одинаковые. Такой же принцип как одинаковые рисунки на шкафчиках в раздевалке, стульчиках у кроваток в спальне, стульчиках за столиками в столовой, на горшках в общем туалете. С одной стороны, это было классно. У нас с Олей были одинаковые кружочки с лисятами. Только у неё в юбочке, а у меня в шортиках. Это уже было что-то, объединяющее нас. Но, это не выделяло нас из массы всех остальных. А, ведь, мы — умели читать! Я, правда, к тому моменту, не совсем понимал: «почему не умеют все остальные». «Читать», при всей пафосности звучания, оказалось совсем просто. Это было, пожалуй, первым разочарованием в том, о чём говорили как о чем-то прямо сложном. Что характеризовало, по мнению взрослых, уровень развития ребёнка. Что было, прямо такой пафосной характеристикой в общении с другими родителями. То, что до недавнего времени казалось мне некоей тайной, даже волшебством. А, оказалось, нужно просто запомнить, как рисуются буквы. Я к тому моменту уже научился сам рисовать эти самые буквы и складывать из них слова. Причём, буквы, не только взаправдошные, четкие, строгие, которые были нарисованы на обложке букваря, сразу как откроешь. Эти у меня получались пока «не очень». А вот те, я называл их «про себя»: «пьяными», которые были нарисованы на следующей странице, какие-то мягкие, наклонённые, кривенькие. Вот эти, я рисовал с удовольствием. Причём наклонял их в разные стороны, добавлял, не всегда специально, изгибов и неровностей…

Короче. Пока я шёл домой, прямо ощущая в кармане курточки заветный кружочек с лисёнком, я просто предвкушал, как я завтра выйду в разукрашенный новогодний зал с приколотым на рубашку кружочком, и все собравшиеся в зале взрослые будут смотреть на меня и говорить: «А что это за кружочек у Миши Папулина на рубашке? Что там нарисовано? Лисёнок? А! Так, это, потому что он танцует с Олей Глазковой! У неё-то же кружочек с лисёнком! Так, так. Конечно! С кем же ещё Оле танцевать? Кроме Миши читать-то никто больше не умеет!» Нет! Не укладывалась в мечту, вот эта самая главная, последняя фраза. То, что в общей толкотне вряд ли кто-то сразу, по кружочкам определит, кто с кем танцует, потому, что, все на своих детей будут пялиться. В месте, это «с натяжкой» прокатывало. Это ладно. Это можно помечтать. А, вот, про «читать»! Этого на кружочках с лисятами не написано. «Написано!» — осенило меня как вспышкой света. «Должно быть написано!» Я понял, что надо сделать.

Мама привела меня домой. После ужина родители собирались в школу. Там был вечер для старшеклассников. Всё учителя приходили дежурить.

-долго не заигрывайтесь, — наставляла мама Серёгу, уже обуваясь, — мы поздно придём. Нас не ждите. Ложитесь спать, — Серёга уже маялся в ожидании, когда, наконец, родители уйдут. В самом конце, уже берясь за ручку двери, мама наклонилась к Серёге и тихонько, чтоб я не слышал, сказала — проследи, чтобы Миша, перед сном в туалет сходил…

Только я всё слышал, хотел уже надуться, но меня ждало важное дело. «Ну, и пусть себе. Подумаешь!» — успокоил я себя и дождался, когда за родителями закроется дверь.

Кружочек к отглаженной матроске, моей любимой праздничной рубашке, мама приколола ещё перед ужином. Матроска висела на моём стульчике, поверх отглаженных на завтра брюк.

Больше всего я переживал, что не смогу опять приколоть так же ровно, как мама, после доработки этого значка.

«Не будет получаться, Серёгу попрошу»,- успокоил я себя и отстегнул значок.

Лисёнок в голубеньких то ли шортиках, то ли трусиках, был нарисован в самом центре довольно большого белого кружка из картона. Вокруг него по кругу, вполне можно было написать задуманную фразу.

Серёга чем-то играл на полу. Я забрался на стул у маминого полированного стола. Осторожно вынул из бумажного значка булавку и, оценив опытным взглядом мамину подставку под карандаши и ручки, вытащил мамину автоматическую, чернильную ручку. Надо сказать, что шариковых ручек, тогда ещё не было. Ученики в школе писали перьевыми ручками, макая перо в чернильницу. У учителей были автоматические чернильные ручки. Вот такую ручку я и достал из маминого органайзера на столе. Открутил колпачок и, изогнувшись буквой «зю», нет бы повернуть кружок бумажный, начал писать. Текст броский, а главное информативный я придумал за ужином. Два или три раза, из-за погруженности и в свои мысли, приносил в рот пустую вилку от общей сковороды с картошкой. Мама, в конце концов, не выдержала и отругала

-о чём думаешь? Опять в облаках витаешь? — это был довольно частый упрёк, когда я погружался в свои мечты или планы, — смотри куда тычешь-то, а то, голодный спать пойдёшь, — пугала она меня, — цыгане наснятся.

Я не понимал чего страшного в том, что наснятся цыгане, но внимание на кончике вилки, пытался сосредоточить.

Высунув и слегка прикусив язык, я начал выводить первую букву

«Я». Уже нарисовал вальяжно оставленную ножку, кружочек сверху, осталось опустить вниз палочку, как ручка заскрипела, зацарапала бумагу и перестала писать.

-Серёг! — я понял, что без помощи брата, не обойтись, — помоги, а?

Серёга молча встал, подошёл к столу

-а, ты чего хочешь-то? — он переводил взгляд с меня на бумажный значок.

-так это… — я быстро соображал оправдание, — велели подписать… Тут…

-Самим?! — Серёга искренне удивился

-Ну… Фрида велела маме сказать… — поплыл, было, я, но тут же нашлось объяснение, — ну, а чего? Я же сам могу!

Серёга посмотрел на меня с недоверием

-не испортишь?

-чегой-то? — я обиженно надул губы, — ручка только вот…- я показал глазами на незаконченную букву «Я», — писать перестала чего-то…

-нажми посильней, — не очень уверенно предположил Серёга

Я надавил на ручку, кончик пера, под нажимом разъехался в стороны и тут же, большая жирная капля чернил, скатилась на бумажный кружочек.

Капля быстро расползалась по значку

-промакашку! — крикнул Серёга и кинулся к своему портфелю.

Я пытался использовать чернильную ручку первый раз и не очень понял, о чём он. Из-за охватившего меня страха, я не мог оторвать взгляда от расползающийся по значку кляксы.

Серёга подскочил с промокашкой в руках, и кончик её осторожно погрузил в чернильную лужицу. Угол промокашки начал быстро синеть, впитывая чернила. Но, даже, когда, промокашка вобрала в себя столько чернил, сколько смогла, на красивом белом значке, где недавно был нарисован весёлый лисёнок в голубых шортиках, осталась огромная синяя клякса, полностью скрывая начатую мной букву и закрывшая половину лисьей мордочки.

В таких ситуациях я понимал, что реветь бес толку. Не перед кем. Надо что-то делать

-ну, кружок-то, вон, из альбома, я тебе вырежу, — то же без паники, деловито рассуждал брат, — только, вот, рисунок-то такой, фиг нарисуешь…

Я молчал. Я понимал, что если Серёга не знает что делать, никто не найдёт выхода из этого косяка.

Как всегда, в ситуациях на первый взгляд безвыходных, моя соображалка начинала работать чётко, придумывая самые невероятные планы и оправдания к ним.

-давай, знаешь чего, — наконец озвучил я свои мысли Серёге

-чего? — пессимизм брата напрягал

-ты, мне кружочек такой, вырежи, — я старался говорить тоном человека уверенного в правильности своих действий, — а рисовать ничего не будем. Зачем? — я прямо посмотрел на Серёгу

-в смысле «зачем»? — он смотрел на меня недоверчиво, — зачем-то вам их нарисовали…

-так в том-то и дело, — я не мог не радоваться, открывающейся мне самому правде-истине, — чтобы не перепутать, кто с кем танцует! А я, я, прямо буквами напишу, так даже понятней

-понятней, — недоверчиво произнёс брат, — только не в средней группе, наверно

-в том то и дело, — обрадовался я, — читать-то только я, да Оля, умеем…

-ну? — Серёга не понимал, чему я радуюсь

-чего «ну»? — расходился я в своей радости, — значит никто, кроме Оли и не поймёт, чего написано! Понимаешь, у нас с ней как будто тайна получится. Этот, как его там… Шифр! — вспомнил я запомненное в играх в войну слово.

-ну, фиг знает, — Серёга моего оптимизма не разделял, — я кружок-то выстригу, — сказал он, — стакан вон щас обведу и вырежу, — тут я не всё понял, — только ты это, — продолжил брат, — может не надо ручкой-то? Карандашом вон. Понадёжней, только нажимай посильней…

Кружок он мне вырезал. Сопя и пуская слюни, я нарисовал все буквы, которые запланировал. Где не очень было видно, подрисовал карандашом пожирнее. Ну, что бы понятно было.

Вколол булавку и довольно ровно приколол на матроску.

Брюки повесил поверх матроски на стул, чтобы новый дизайн значка не сразу бросился маме в глаза. Я, если честно, слегка сомневался, что ей, прямо, понравится.

Утром одевшись, быстро надел кофту и пальто.

Мама, приведя меня в садик, нашла Фриду в шумной толпе празднично разодетой ребятни и их родителей

-Фрид, вот, — мама передала ей мою руку, — посмотри, что бы разделся, переобулся, что бы всё нормально, — мама заговорщицки улыбалась Фриде, — я до школы добегу. Взад с оборотом…

Я не знал, что мама уходит готовить выход к нам Деда Мороза (переодетого папки). Это я узнаю гораздо позже.

А сейчас, Фрида развязала на мне шарф, помогла расстегнуть пальто. Когда я, сняв кофту, повернулся к ней, её лицо перекосила судорога

У меня на груди красовался приколотый булавкой белый (местами не очень) кружок с условно ровными краями, на котором по кругу, простым карандашом было написано, наверное, прописными буквами, без пробелов с кончиком фразы загнутым в центр надписи

«ЯТАНЦУЮСОЛЕЙГЛАЗКОВОЙ«

Скорей всего, Фрида не сразу прочитала и потому не оценила этой надписи. Потому что, что бы прочитать, надо было, хоть голову наклонить, что ли….

-это что?! — грозно спросила она меня

-ну… — я оробел от её голоса, — это, чтоб понятно было…- я почти шёпотом

-а, с лисятами что? — Фридин голос звучал как Иерихонская труба (как сказала бы баба Нюра), — непонятно было?

-я… чтоб Оля… — я чувствовал, что сейчас заплачу

-что «чтоб Оля»? — грозный голос Фриды не мягчел, — чтоб Оля, танцевать с тобой отказалась? С таким «неряхой»!

«С каким «неряхой»? — оглядывал я себя — брюки наглажены, даже в валенках не помялись, сандалии новые, матроска…»

-дай-ко я сниму эту мазню, — протянула Фрида руку к изготовленному мной вчера, информационному бейджику, — как мать-то не увидела?

-она видела, — слёзы побежали по щекам, — она сказала, что правильно написано, — врал я сквозь всхлипы.

-хватит врать-то? — Фрида расстегнула булавку, на которой висел значок, — «видела!» — передразнила она меня, — да если б, она увидела с ней, наверно, удар бы случился… От каких-то художеств… — Она держала на руке мой значок, щурясь на него сквозь свои очки, — а уж начёркал-то! Поаккуратней-то никак было? Миш? — она подняла моё лицо вверх, за подбородок и взглянула в глаза, — что молчишь?

Повисло мгновенье какой-то давящей тишины…

-отдай! — вдруг взвизгнул я и схватил белый кружочек, который Фрида держала двумя пальцами. Но, она держала крепко и, когда я дёрнул, кружок разорвался на две части.

-дура! — крикнул я, в ужасе от того, что наделал и от того, что крикнул воспиталке, и от того, что все мечты, все мои надежды, рухнули в один миг!

Я зажал в руке оторванный кусок значка и побежал через раздевалку, через группу, мимо спальни туалета, в подсобку, в самом конце этого корпуса. Уселся на перевёрнутое ведро между щётками вениками и швабрами, и горько оплакивал свою несчастную судьбу.