Помню, как, где-то, весной 83 года, я, в субботу, уезжал из Иваново, где учился на первом курсе Энергоинститута, домой в Чертовищи, на выходные.

Я был уже «опытным» студентом и деньги, которые давали на неделю родители заканчивались где-то к четвергу. Хотя ещё в первом семестре, у меня в конце каждой недели оставалось до пяти рублей. Это, учитывая то, что теперь, мы частенько уже подрабатывали на разгрузке вагонов. На плодоовощной базе. На рыбзаводе. На пивзаводе. Всё равно, денег не хватало катастрофически.

Ну чего? Родители давали на неделю 15 рублей. По тем временам, на еду бы хватило с лихвой. Но! Поход в ресторан «Россия» на троих обходился по червонцу с носа. Свою энергетовскую девчонку, из общаги, сводить в наше кафе «Лада», минимум трёшка. Посидеть с пацанами в недавно открытом на улице Парижской коммуны пивбаре «Славянский базар», пятёрка.

Это я к тому, что «опытным» стал. Студенческую жизнь распробовал.

Билет на автобусе до Вичуги, стоил рубль сорок семь, еще от Вичуги до Четовищ 20 копеек. То есть рубль шестьдесят семь и шесть копеек на трамвае до автовокзала, потому что с пересадкой, то есть два раза по три копейки. И того, рубль семьдесят три.

Другой вариант, на Кинешемском поезде. Трамвай без пересадки 3 копейки. Билет на поезд — 36 копеек, и там, до дома 20 на автобусе. Всего 59 копеек. Но приезжаешь домой в десять вечера. Пока родители то, сё. На танцы уже не попадаешь, а в воскресение уезжать вечером. Выходные впустую. Можно на Кинешемском автобусе до Быстрей. Это рубль пятьдесят. Там, правда, пешком, за то, бесплатно.

Я обшаривал карманы после вчерашнего вечера в «Славянском базаре».

По субботам с утра была начерталка. Преподаватель Капеин с пониманием относился к похмелью после пива. Не выгонял, не доставал, учитывая, что я был любимым его студентом в нашей группе.

Но вот времени 12. Хочется успеть на автобус, на час сорок пять. Но, жалкие остатки денег никак не собираются в кучку. Всё! Обшарил все карманы во всей одежде. Рубль семьдесят пять.

Похмельный мозг вычислял быстро. Рубль пятьдесят на билет, на Кинешемский, если в трамвае не платить, остаётся 25 копеек. А это сочный, горячий беляш на втором этаже автовокзала.

Здание автовокзала в Иваново в те времена (1983 год) напоминало железнодорожный вокзал времён гражданской войны. Огромное количество постоянно перемещающегося, казалось, без всякого смысла, чего-то бубнящего народа. Невообразимый, совершенно не информативный шум, на фоне которого, объявления диктора об отправке автобусов и номерах платформ, воспринимались лишь как стохастические возмущения этого шума, потому что разобрать, что говорит диктор, было невозможно.

На втором этаже был типовой зал ожидания с рядом деревянных кресел, среди которых я ни разу не видел, ни одного свободного. А ещё на втором этаже был буфет. В нем стоял невероятный чад от горящего на плитах масла. Но именно в этом буфете продавали горячие, масляные, очень вкусные беляши. Вообще я любил советский фастфуд. Беляши, чебуреки, пирожки с капустой. Только, таких беляшей как на старом Ивановском автовокзале я не встречал больше нигде. Ни в Питере, ни в Москве, ни в Нижнем, ни в Ярославле. Ни на одном из ж/д вокзалов от Москвы до Хабаровска (дальше судьба не заносила). Ни в Улан-Удэ, ни в Иркутске, ни в Чите. Ни в аэропортах, ни на ж/д, ни на автовокзалах больших и малых годов нашей бескрайней родины.

Может это вкус утоления постоянного здорового голода в юности. Может дань памяти единственному в моей жизни году очного студенчества. Может, просто «Вкус юности». Поэтому так и дорог. Как дорого все, что с ней связано. Всё и хорошее и не очень, и весёлое и грустное, и радость открытий и приобретений и горечь потерь…

Ещё, эти вокзальные беляши, были обжигающе горячими. Беляш подавали на тарелке, положенным на листочек пергаментной бумаги. Обернув этим листочком один край беляша, ты поднимал его с тарелки. Держать в одной руке было невозможно, потому что очень горячо.

Приходилось часто перекладывать из руки в руку, чтобы не обжечься. От этого, все руки были в масле, но желудок сладостно урчал, в предвкушении того момента, когда зубы вопьются в сочный, похоже ещё шкворчащий кусок запечённого в тесте фарша. Тесто до самой кромочки, было пропитано горячим соком из этого самого фарша. При этом поджаренная корочка была очень тонкой, но обалденно хрустела.

Кто-то считал нужным оставить беляш на тарелке, устроиться за одним из стоящих в буфете круглым столом-стойкой и потреблять беляш с помощью ножа и вилки. Не обжигаясь, не пачкая руки. Может быть это правильно. Может быть, люди не зря придумали столы и столовые приборы.

Только, разбавлять удовольствие от вкушения беляша смрадом и сумраком помещения буфета, было просто неуважением к самому беляшу, к самому понятию «беляш на автовокзале».

Если были деньги на беляш, я покупал его и выходил на улицу в сторону Лежневской. Тогда там не было платформ автобусных отправлений. Были убогие городские насаждения, лавочки и тишина, по сравнению с шумом в здании вокзала. Можно было сесть на лавочку и, обжигаясь, упиваться этим волшебным вкусом. Медленно съесть весь беляш целиком и только потом озаботиться «чем вытереть руки?».

Ради этого десяти-пятнадцати минутного блаженства в компании с беляшом, можно было накануне проигнорить обед в институтской столовой, и сэкономить 30 копеек. На голодный желудок, беляш заходил ещё круче. Главное не торопиться с голодухи. А то, только обожжёшь и руки и рот…

На обеде-то сэкономить можно. А, вот, в «Славянском базаре» о завтрашнем беляше не думается.

Теперь, главное, до автовокзала доехать бесплатно. Нарвёшься на контролёров, мало того, что высадят, так могут и в опорный пункт отвести, а оттуда в деканат сообщить.

Самое сложное в трамвае, вывернуть билет не бросив денежку. Нет технически-то это просто. Но большинство касс в трамваях имели стеклянную крышку, под которой черная лента с разделителями, на которую падают деньги. Выворачиваешь билет, и твой отдел на ленте, который был под щелью для денег, отъезжает на три сантиметра (длину билета), до следующего разделителя на ленте. Т.е. тот, кто подошёл к кассе сразу за тобой видит, что ты не бросил монетку. Поэтому, мало выбрать момент, когда у кассы никого нет, надо ещё вывернув билет (если без денег) сразу уйти от кассы, затеряться среди других пассажиров, что бы никто не мог догадаться, что это ты, последний брал билет и не заплатил.

Не простая задачка особенно после «Славянского базара» вчера.

От Энергоинститута до Почтовой, на «двойке» доехал без приключений, даже не стал билет выворачивать. Это радовало. Потому что около института у двойки было кольцо, и, вероятность появления контролёров именно на кольце была высока. Пронесло. А вот в «пятерке», от почтовой до вокзала, мне сразу не понравилось. Около кассы стояла бабуля-не бабуля, женщина, лет шестидесяти, очень благообразной внешности. Такая, какие проезжая на трамвае мимо не функционирующей церкви, истово крестятся. Ещё и вежливая до отрыжки

-тебе к кассе, милок? — взгляд ласковый, — проходи я подвинусь.

И глаз с кассы не сводит. И вошёл на почтовой, только я, хоть назад выпрыгивай. Делать нечего, нащупал потными пальцами в кармане трёшник. Достал, долго рассматривал, типа боюсь ошибиться, может отойдёт. Нет, подвинулась и пялится на кассу. Пришлось опустить трёшник в щёлочку. А в голове: » ну, вот! Беляш за двадцать две копейки точно не выпросишь» голодный, растянутый вчера пивом желудок, заныл, приветствуя бдительных, порядочных граждан, во всех сферах урбанистического существования.

На вокзал приехал минут за двадцать до автобуса. На Кинешемский можно было не покупать билет, а подождать на выезде с площади автовокзала на станкостроителей. Там водитель останавливался, подбирая тех, кто без билетов. И людям хорошо, не надо в очереди томиться полчаса или дольше и у водителя карман не пустой. Платили то столько же, как и в кассе.

Я, кляня судьбу, пославшую бабку божий одуванчик, проконтролировать мою совесть в трамвае, решил подняться и посмотреть чего могу себе позволить в буфете на оставшиеся 22 копейки.

Расклад получался неплохой. Можно было взять два пирожка с капустой по 7 копеек и чай с сахаром 3 копейки. Ещё пятак останется. А можно три пирожка и чай без сахара. «Надо подумать. Время ещё есть» я спустился вниз и зачем то сунулся в кассовый зал. Очередь в третью кассу, где продавали «на Вичугу» начиналась от входа в зал и делала до кассы несколько изгибов. «Если выпрямить, наверное, до автобусной остановки на Лежневской дотянется — за чем-то мелькнуло в голове, — нет! Точно на Кинешемском!»

И только я собрался развернуться в этой толкотне, что бы выйти, услышал голос:

-Миша! Папулин! Мы на 14:30. Тебе брать?

-Конечно! — «на автомате» ответил я, ещё не понимая, кто меня спрашивает.

Тряхнул головой, чтоб понять что происходит. Пока всматривался в шевелящийся муравейник из людей, откуда-то из толпы вынырнула… Галя Петровская

-привет! — она выдернула за собой из людского столпотворения за руку маму, тётю Симу. Наверное, только нам деревенским, доступна эта радость от встречи с односельчанами в каком-нибудь другом населённом пункте.

-привет! — я пытался скрыть смущение. В голове работал калькулятор: «теперь, надо отдать рубль сорок семь за билет. Оставить 20 копеек на автобус от Вичуги. Оставалось рубль семьдесят две. Т.е. теперь у меня осталось только 5 копеек. Перекусил, блин», — здравствуй, тёть Сим!

Я искренне радовался встрече с земляками. Тем более с одноклассницей к которой, чего греха таить, с того момента, как на неё обратил внимание мой старший брат, я был не равнодушен. Галка была раскрасневшейся от протискивания сквозь толпу, но приветливая и добродушная как всегда.

-ты же, домой? — несколько запоздало уточнила она

-домой. Домой, конечно, — я улыбался, чувствуя внутри и не пытаясь скрыть, что мне хорошо от этой встречи.

Мы вышли на площадь перед вокзалом в сторону Лежневской.

Я вынул мелочь и стал отсчитывать, чтоб отдать тёте Симе. Как то я не воспринимал пока Галку как самостоятельную платёжеспособную единицу.

-рубль сорок семь? — зачем-то спросил я у тёти Симы, зажимая в кулак отсчитанную сумму и сгребая оставшиеся двадцатник и двушку, что бы сунуть в карман, — а, я на Кинешемский хотел, — протянул я тёте Симе горсть с мелочью, — там, на выезде, он останавливается …

-да, что ты! — тётя Сима чисто по-родственному всплеснула руками, — выдумал! — она мягко отстранила мою горсть с мелочью, — перестань Миш, что уж мы… — она подняла глаза на Галку. Та смотрела на меня прямо, улыбаясь, как бы, одобряя мамино решение, — иной раз и не останавливается, — резонно заметила тётя Сима, — с билетом-то вернее.

От кого-то другого, я может и воспринял бы подобное поведение обидным, как унижение. Но тут, почему-то, не стал выпендриваться, даже перед Галкой.

Было в этом что-то похожее на то, как встречаешь соседского ребёнка в чужом городе и «как не помочь-то? Свои, чай…»

-пойдёмте лучше в столову, перекусим, — весело позвала тётя Сима, переводя взгляд с меня на Галку и обратно, — ещё час почти, до автобуса-то…

-пошли? — улыбнулась мне Галка и развернулась, переложив из руки в руку большую хозяйственную сумку.

-пошли, — как бы подчинился я и догадался, наконец, наклониться и взять сумку из Галкиных рук

-да… — с кокетливым возражением уступила Галка.

-как воняет-то здесь, — сразу оценила тётя Сима, как только мы поднялись в буфет

-здесь беляши классные, — тут же проявил я осведомлённость. Студент всё-таки, считай, городской, — давайте возьмём по беляшу и по чаю, и пойдём на улицу, на лавочку, — я вопрошающе глядел на своих спутниц. В голове скалькулировалось «три беляша семьдесят пять и три чая девять копеек. Могу себе позволить»

Тетя Сима вопросительно взглянула на Галку, та по-прежнему улыбалась, спокойно принимая происходящее.

Тётя Сима, приподняв на уровень груди женскую сумочку, двинулась к кассе и чётко потребовала

-три беляша и три кофе с молоком, — и оглянувшись на нас, кивком головы пригласила получать заказ.

Я дёрнулся к раздаче, затормозил, глядя на Галкину хозяйственную сумку в своей руке. Внутренне махнул рукой, переложил сумку в левую руку и, подойдя к раздаче, правой рукой поднял поднос. Тётя Сима, словно спохватившись, двумя руками, в одной из которых была её сумочка, схватила с подноса два стакана с горячим кофе и, морщась из-за обжигающих стаканов, быстрым шагом подошла к столику-стойке и поставила стаканы. Начала дуть на пальцы. Я на этот же стол поставил поднос с остальным заказом.

Невозмутимая Галка подошла к столу, переложила все три беляша на одну тарелку, достала из пластмассового стаканчика салфетку, сложила её втрое и через салфетку взяла горячий стакан с кофе. Во вторую руку взяла тарелку с беляшами и, посмотрев на нас с тётей Симой, жестом пригласила следовать её примеру. Когда мы втроём спустились вниз и вышли на улицу со стаканами с горячим кофе в руках, первая от входа из здания вокзала лавка оказалась свободной. Я поставил на землю Галкин баул, поставил на лавку стакан с кофе и жестом опытного пользователя вокзального буфета, взял пергаментной бумажкой беляш с тарелки. Галка с мамой последовали моему примеру. Мы ели горячие беляши, запивая обжигающим кофе. Ярко светило в зените горячее мартовское солнце и меня, вдруг, накрыло чувство, как будто, я никуда не уезжал из родной деревни. Нет вокруг агрессивной городской среды с ППС-никами (отголосок вчерашнего посещения пивбара), контролёрами в трамваях, буфетами, в которых никто тебе ничего не даст, если не протянешь денежку, отчаянными мыслями как добраться на выходные домой, когда не хватает даже на Кинешемский поезд. Как будто бежишь летом с «бабьего», домой через центр деревни. По пути заглядываешь во двор к бывшим соседям Терентьевым, или в любой другой двор к знакомым. Почти, вся деревня, хорошо или просто знакомые. Родные друзей. Друзья родителей… И увидев тётю Паню Терентьеву (тётю Машу, коку Любу, дядю Валю… без разницы) на улице, подбегаешь:

-тёть Пань, (Маш, Вер, Зин) попить вынеси… (Типа кружечку водички)

Смотришь на то, как она, вытирая передником руки от вечной какой-то деревенской заботы на дворе, идёт домой и выносит чашку горячего чая с сахаром и огромный кусок белого хлеба, толсто намазанный вареньем, так, что пока обжигаясь чаем, ешь этот приторно сладкий кус, весь обкапаешься сладким сиропом. А ещё лучше, к сладкому чаю, толстую корку мягкого чёрного, по восемнадцать копеек. Густо политую ароматным подсолнечным маслом (разливным, не рафинированным) и посыпанную чёрной четверговой солью. А то и кружку козьего молока (коров-то почти никто не держал в деревне, а вот, коз многие) с какой-нибудь печёной сладкой булкой или концом пресного пирога с картошкой.

Щуришься на солнце в безоблачном небе и думаешь: «как же хорошо то всё!»

                                                          ***

Я стоял, наслаждаясь приятной теплотой, идущей от сытого желудка. Смотрел с благодарностью на тётю Симу и с какой-то мечтательной ностальгией на Галку.

Надо сказать, она была обворожительно хороша. Она была, наверное, как раз на пике расцвета настоящей, естественной девичьей красоты. Той самой, которой щедро наделила её матушка природа, для привлечения партнёра, во имя самого таинственного, самого важного и самого волнующего на земле обряда. Священного танца двух представителей разного пола во имя продолжения жизни. Это была красота, не подогнанная под шаблон изнурительными диетами и литрами пота, пролитыми в фитнес зале. Это была не красота, созданная пусть гением, но человеческим гением, пластического хирурга. Это была красота от творца от первого и главного дизайнера гармонии, а нашем мире.

Галка стояла, немного отрешённо, глядя в сторону. Очень мило розовела, иногда, замечая на себе мой искренне откровенный взгляд. В памяти проносилось всё то, к сожалению немногое, что связывало нас с детского сада, до выпуска из десятого класса. Судорожный вздох вызвало воспоминание о том, как удивился мой старший брат, узнав весной седьмого класса, что я увлечён не Галкой, а её подругой. И ярким прожектором, магниевой вспышкой возникло в памяти событие, которое вобрало в себя в той или иной степени всё моё детсадовское детство и школьную юность.