Прошла, быть может, ещё неделя. Может три дня, может десять, только дело подходило к Новому Году. К тому самому заветному утреннику, на котором, я должен был танцевать с Олей. Репетиции утренника шли своим ходом, сам факт нашего парного выступления уже ни у кого не вызывал сомнения. Меня же терзал сомнениями главный аргумент в пользу этого, важнейшего для меня, на тот момент, события. Я ещё ни разу не слышал, что бы мама кому-нибудь похвастались: «А, Мишка-то мой, читать научился… Да! Уже, даже газеты сам читает. Не знаю, зачем. Вряд ли что понимает, но берёт после отца и вслух всю прочитывает от начала до конца». Я, где-то так, представлял себе эту похвальбу. Пусть бы и по другому, не важно. Но, для мамы, почему-то, это событие не становилось в ряд того, о чём «не стыдно» рассказать знакомым. И Фрида Геннадьевна, скорее всего, ещё была не в курсе. Потому что не было такого, что, например, во время завтрака, она бы сказала: «а, Миша Папулин, ребята, теперь умеет читать. Да! Сам. Сам себе книжки на ночь читает…» Ну, или что-нибудь подобное. А Оля бы подумала: «Как я…» И так мне становилось тепло и, как-то волнительно от таких мыслей, что я начал придумывать, как бы спровоцировать, срежиссировать такое событие. И случай не заставил себя ждать.

Перед самым утренником, за день, после репетиции, Фрида раздала всем, кто участвовал в танцах, вырезанные из бумаги кружочки. На кружочках были нарисованы, как мультяшные, разные зверушки. Мишки, зайчики, мышата… Не трудно догадаться, что у тех, кто танцевал в паре, рисунки были одинаковые. Такой же принцип как одинаковые рисунки на шкафчиках в раздевалке, стульчиках у кроваток в спальне, стульчиках за столиками в столовой, на горшках в общем туалете. С одной стороны, это было классно. У нас с Олей были одинаковые кружочки с лисятами. Только у неё в юбочке, а у меня в шортиках. Это уже было что-то, объединяющее нас. Но, это не выделяло нас из массы всех остальных. А, ведь, мы — умели читать! Я, правда, к тому моменту, не совсем понимал: «почему не умеют все остальные». «Читать», при всей пафосности звучания, оказалось совсем просто. Это было, пожалуй, первым разочарованием в том, о чём говорили как о чем-то прямо сложном. Что характеризовало, по мнению взрослых, уровень развития ребёнка. Что было, прямо такой пафосной характеристикой в общении с другими родителями. То, что до недавнего времени казалось мне некоей тайной, даже волшебством. А, оказалось, нужно просто запомнить, как рисуются буквы. Я к тому моменту уже научился сам рисовать эти самые буквы и складывать из них слова. Причём, буквы, не только взаправдошные, четкие, строгие, которые были нарисованы на обложке букваря, сразу как откроешь. Эти у меня получались пока «не очень». А вот те, я называл их «про себя»: «пьяными», которые были нарисованы на следующей странице, какие-то мягкие, наклонённые, кривенькие. Вот эти, я рисовал с удовольствием. Причём наклонял их в разные стороны, добавлял, не всегда специально, изгибов и неровностей…

Короче. Пока я шёл домой, прямо ощущая в кармане курточки заветный кружочек с лисёнком, я просто предвкушал, как я завтра выйду в разукрашенный новогодний зал с приколотым на рубашку кружочком, и все собравшиеся в зале взрослые будут смотреть на меня и говорить: «А что это за кружочек у Миши Папулина на рубашке? Что там нарисовано? Лисёнок? А! Так, это, потому что он танцует с Олей Глазковой! У неё, то же кружочек с лисёнком! Так, так. Конечно! С кем же ещё Оле танцевать? Кроме Миши читать-то никто больше не умеет!» Нет! Не укладывалась в мечту, вот эта самая главная, последняя фраза. То, что в общей толкотне вряд ли кто-то сразу, по кружочкам определит, кто с кем танцует, потому, что, все на своих детей будут пялиться. В месте, это «с натяжкой» прокатывало. Это ладно. Это можно помечтать. А, вот, про «читать»! Этого на кружочках с лисятами не написано. «Написано!» — осенило меня как вспышкой света. «Должно быть написано!» Я понял, что надо сделать.

Мама привела меня домой. После ужина родители собирались в школу. Там был вечер для старшеклассников. Все учителя приходили дежурить., и мама уходила вместе с отцом.

-долго не заигрывайтесь, — наставляла мама Серёгу, уже обуваясь, — мы поздно придём. Нас не ждите. Ложитесь спать, — Серёга уже маялся в ожидании, когда, наконец, родители уйдут. В самом конце, уже берясь за ручку двери, мама наклонилась к Серёге и тихонько, чтоб я не слышал, сказала — проследи, чтобы Миша, перед сном в туалет сходил…

Только я всё слышал, хотел уже надуться, но меня ждало важное дело. «Ну, и пусть себе. Подумаешь!» — успокоил я себя и дождался, когда за родителями закроется дверь.

Кружочек к отглаженной матроске, моей любимой праздничной рубашке, мама приколола ещё перед ужином. Матроска висела на моём стульчике, поверх отглаженных на завтра брюк.

Больше всего я переживал, что не смогу опять приколоть так же ровно, как мама, после доработки этого значка.

«Не будет получаться, Серёгу попрошу»,- успокоил я себя и отстегнул значок.

Лисёнок в голубеньких то ли шортиках, то ли трусиках, был нарисован в самом центре довольно большого белого кружка из картона. Вокруг него по кругу, вполне можно было написать задуманную фразу.

Серёга чем-то играл на полу. Я забрался на стул у маминого полированного стола. Осторожно вынул из бумажного значка булавку и, оценив опытным взглядом мамину подставку под карандаши и ручки, вытащил мамину автоматическую, чернильную ручку. Надо сказать, что шариковых ручек, тогда ещё не было. Ученики в школе писали перьевыми ручками, макая перо в чернильницу. У учителей были автоматические чернильные ручки. Вот такую ручку я и достал из маминого органайзера на столе. Открутил колпачок и, изогнувшись буквой «зю», нет бы повернуть кружок бумажный, начал писать. Текст броский, а главное информативный я придумал за ужином. Два или три раза, из-за погруженности и в свои мысли, приносил в рот пустую вилку от общей сковороды с картошкой. Мама, в конце концов, не выдержала и отругала

-о чём думаешь? Опять в облаках витаешь? — это был довольно частый упрёк, когда я погружался в свои мечты или планы, — смотри куда тычешь-то, а то, голодный спать пойдёшь, — пугала она меня, — цыгане наснятся.

Я не понимал чего страшного в том, что наснятся цыгане, но внимание на кончике вилки, пытался сосредоточить.

Высунув и слегка прикусив язык, я начал выводить первую букву.

«Я». Уже нарисовал вальяжно отставленную ножку, кружочек сверху, осталось опустить вниз палочку, как ручка заскрипела, зацарапала бумагу и перестала писать.

-Серёг! — я понял, что без помощи брата, не обойтись, — помоги, а?

Серёга молча встал, подошёл к столу

-а, ты чего хочешь-то? — он переводил взгляд с меня на бумажный значок.

-так это… — я быстро соображал оправдание, — велели подписать… Тут…

-Самим?! — Серёга искренне удивился

-Ну… Фрида велела маме сказать… — поплыл, было, я, но тут же нашлось объяснение, — ну, а чего? Я же сам могу!

Серёга посмотрел на меня с недоверием

-не испортишь?

-чегой-то? — я обиженно надул губы, — ручка только вот…- я показал глазами на незаконченную букву «Я», — писать перестала чего-то…

-нажми посильней, — не очень уверенно предположил Серёга

Я надавил на ручку, кончик пера, под нажимом разъехался в стороны и тут же, большая жирная капля чернил, скатилась на бумажный кружочек.

Капля быстро расползалась по значку

-промакашку! — крикнул Серёга и кинулся к своему портфелю.

Я пытался использовать чернильную ручку первый раз и не очень понял, о чём он. Из-за охватившего меня страха, я не мог оторвать взгляда от расползающийся по значку кляксы.

Серёга подскочил с промокашкой в руках, и кончик её осторожно погрузил в чернильную лужицу. Угол промокашки начал быстро синеть, впитывая чернила. Но, даже, когда, промокашка вобрала в себя столько чернил, сколько смогла, на красивом белом значке, где недавно был нарисован весёлый лисёнок в голубых шортиках, осталась огромная синяя клякса, полностью скрывая начатую мной букву и закрывшая половину лисьей мордочки.

В таких ситуациях я понимал, что реветь бестолку. Не перед кем. Надо что-то делать

-ну, кружок-то, вон, из альбома, я тебе вырежу, — то же без паники, деловито рассуждал брат, — только, вот, рисунок-то такой, фиг нарисуешь…

Я молчал. Я понимал, что если Серёга не знает что делать, никто не найдёт выхода из этого косяка.

Как всегда, в ситуациях на первый взгляд безвыходных, моя соображалка начинала работать чётко, придумывая самые невероятные планы и оправдания к ним.

-давай, знаешь чего, — наконец озвучил я свои мысли Серёге

-чего? — пессимизм брата напрягал

-ты, мне кружочек такой, вырежи, — я старался говорить тоном человека уверенного в правильности своих действий, — а рисовать ничего не будем. Зачем? — я прямо посмотрел на Серёгу

-в смысле «зачем»? — он смотрел на меня недоверчиво, — зачем-то вам их нарисовали…

-так в том-то и дело, — я не мог не радоваться, открывающейся мне самому правде-истине, — чтобы не перепутать, кто с кем танцует! А я, я, прямо буквами напишу, так даже понятней

-понятней, — недоверчиво произнёс брат, — только не в средней группе, наверно

-в том то и дело, — обрадовался я, — читать-то только я, да Оля, умеем…

-ну? — Серёга не понимал, чему я радуюсь

-чего «ну»? — расходился я в своей радости, — значит никто, кроме Оли и не поймёт, чего написано! Понимаешь, у нас с ней как будто тайна получится. Этот, как его там… Шифр! — вспомнил я запомненное в играх в войну слово.

-ну, фиг знает, — Серёга моего оптимизма не разделял, — я кружок-то выстригу, — сказал он, — стакан вон щас обведу и вырежу, — тут я не всё понял, — только ты это, — продолжил брат, — может не надо ручкой-то? Карандашом вон. Понадёжней, только нажимай посильней…

Кружок он мне вырезал. Сопя и пуская слюни, я нарисовал все буквы, которые запланировал. Где не очень было видно, подрисовал карандашом пожирнее. Ну, что бы понятно было.

Вколол булавку и довольно ровно приколол на матроску.

Брюки повесил поверх матроски на стул, чтобы новый дизайн значка не сразу бросился маме в глаза. Я, если честно, слегка сомневался, что ей, прямо, понравится.

Утром одевшись, быстро надел кофту и пальто.

Мама, приведя меня в садик, нашла Фриду в шумной толпе празднично разодетой ребятни и их родителей

-Фрид, вот, — мама передала ей мою руку, — посмотри, что бы разделся, переобулся, что бы всё нормально, — мама заговорщицки улыбалась Фриде, — я до школы добегу. Взад с оборотом…

Я не знал, что мама уходит готовить выход к нам Деда Мороза (переодетого папки). Это я узнаю гораздо позже.

А сейчас, Фрида развязала на мне шарф, помогла расстегнуть пальто. Когда я, сняв кофту, повернулся к ней, её лицо перекосила судорога

У меня на груди красовался приколотый булавкой белый (местами не очень) кружок с условно ровными краями, на котором по кругу, простым карандашом было написано, наверное, прописными буквами, без пробелов с кончиком фразы загнутым в центр надписи

«ЯТАНЦУЮСОЛЕЙГЛАЗКОВОЙ«

Скорей всего, Фрида не сразу прочитала и потому не оценила этой надписи. Потому что, что бы прочитать, надо было, хоть голову наклонить, что ли….

-это что?! — грозно спросила она меня

-ну… — я оробел от её голоса, — это, чтоб понятно было…- я почти шёпотом

-а, с лисятами что? — Фридин голос звучал как Иерихонская труба (как сказала бы баба Нюра), — непонятно было?

-я… чтоб Оля… — я чувствовал, что сейчас заплачу

-что «чтоб Оля»? — грозный голос Фриды не мягчел, — чтоб Оля, танцевать с тобой отказалась? С таким «неряхой»!

«С каким «неряхой»? — оглядывал я себя — брюки наглажены, даже в валенках не помялись, сандалии новые, матроска…»

-дай-ко я сниму эту мазню, — протянула Фрида руку к изготовленному мной вчера, информационному бейджику, — как мать-то не увидела?

-она видела, — слёзы побежали по щекам, — она сказала, что правильно написано, — врал я сквозь всхлипы.

-хватит врать-то? — Фрида расстегнула булавку, на которой висел значок, — «видела!» — передразнила она меня, — да если б, она увидела с ней, наверно, удар бы случился… От каких-то художеств… — Она держала на руке мой значок, щурясь на него сквозь свои очки, — а уж начёркал-то! Поаккуратней-то никак было? Миш? — она подняла моё лицо вверх, за подбородок и взглянула в глаза, — что молчишь?

Повисло мгновенье какой-то давящей тишины…

-отдай! — вдруг взвизгнул я и схватил белый кружочек, который Фрида держала двумя пальцами. Но, она держала крепко и, когда я дёрнул, кружок разорвался на две части.

-дура! — крикнул я, в ужасе от того, что наделал и от того, что крикнул воспиталке, и от того, что все мечты, все мои надежды, рухнули в один миг!

Я зажал в руке оторванный кусок значка и побежал через раздевалку, через группу, мимо спальни туалета, в подсобку, в самом конце этого корпуса. Уселся на перевёрнутое ведро между щётками вениками и швабрами, и горько оплакивал свою несчастную судьбу.